Я познакомился с Андреем Краско два года назад на кинорынке в Москве. Нам пообещали показать фильм «72 метра»
Никто не хотел идти. Русский фильм о подводной лодке… Два часа наблюдать за тем, как умирают люди… Тем более мы уже видели это по ТВ… Собралось меньше половины зала, в основном из уважения к дистрибьютору. Когда погас свет, некоторые незаметно ушли. Я остался. Хороший фильм – это когда забываешь, что сидишь в темном зале и смотришь на двигающиеся по экрану тени, хороший фильм – это когда оказываешься в том месте, где живут герои, и проводишь время, как они. Я два часа провел в подводной лодке. Не скажу, что хотел бы жить там вечно. Было тяжело, но выжить помогал простой житейский юмор капитана. Я даже понял, зачем нужны усы. Капитан без усов не капитан. Они внушают уверенность, и в них можно прятать улыбку. Капитан обязан прятать улыбку. У него все серьезно.
Я смотрел на капитана и думал, что здорово было бы привезти его к нам. А потом фильм закончился, и капитан так и не спасся с тонущего корабля. Я решил, что будет неправильно, если после финальных титров на сцену поднимется невредимый Андрей Краско. Это испортит что-то, что задумал режиссер. Будет правильнее немного подождать, до тех пор, пока все забудут, что он погиб. Два года – вполне достаточный срок.
К нам Краско приехал без усов, зато с девушкой. Она была очень приятной, много фотографировалась у моря, вслух перебирая водные пространства, на которых успела побывать за последний год, уверяла, что с испанцами общается исключительно на испанском, просила называть ее Светланой и по дороге пару раз заводила речь о женитьбе. Ровно настолько, чтобы было понятно, что она ее «завела». Например, он сказал:
– Хочу сесть на свою машину и поехать в Европу через Калининград.
– Женись на калининградке, – посоветовала она.
У него японская машина «Субару Форестер». Она пока не совсем его, еще два года выплачивать кредит, но он ее все равно очень любит. Я это понял по тому, как он живо описал морозное утро, когда все автомобилисты вынуждены выкапывать свою собственность из сугробов, а он просто нажимает на газ, и она выезжает из снега, отряхиваясь, как собака.
А сейчас он не приехал, а прилетел, и был этому рад, а я был удивлен, что он решился. За пару недель до него у нас был Константин Хабенский. Мы говорили о Краско, они большие друзья, и он лично положил Андрея в больницу.
– Все так серьезно? – спросил я.
Я знал ответ. Он капитан, у него все серьезно.
Но это не значит, что у него нет чувства юмора, наоборот. Просто вместо юмора я пытался найти признаки болезни. Я искал их в его усталых глазах, в том, как медленно он ходит, в том, с каким трудом ему далась лестница в Светлогорске, в том, как тяжело ему было общаться со зрителями и как легко он говорил о том, что алкоголь для него в прошлом.
– Для НАС в прошлом, – поправляла его Светлана.
И он вспоминал своего друга бармена, настоящего волшебника, которому за вечер работы платят больший гонорар, чем ему самому. А потом по телефону, заказывая новые номера для своей «Субару», говорил:
– Т! Как в слове «текила». Текила – отличное слово, слово из прошлого. Другое слово из прошлого – Буковски. Чарльз Буковски – с одной стороны, великий американский писатель, с другой – грязный старикашка-алкоголик, который мог сказать недовольному его поведением метрдотелю что-то вроде: «Скажите, я отливал вам на ботинки? Нет? Тогда я не понимаю, чем вы недовольны!»
– Читайте Буковски! – посоветовал Андрей Краско нашим журналистам и рассказал историю о том, как он снимался в Голливуде.
Было весело. Все съемки проходили во дворике, где почему-то росла береза, из всех деревьев именно она, и ему платили больше, чем какой-то профессиональной американской актрисе, и ему это нравилось. Нравилось чувствовать себя голливудской звездой, если это означало полный отрыв за счет компании.
Потом американский продюсер спросил, насколько Краско велик у себя на Родине, и ему ответили, что примерно так же, как Шон Пенн и Гарри Олдман – у себя.
– Не может быть! – удивился продюсер, – я с ними работал, они себя так не ведут. Должно быть, он намного круче!
Так и есть. И не только на Родине.
Пока он шел по тому самому бульвару, где смертные американцы вырезают бессмертным американцам звезды, чтобы потом на них наступать, у него взяли автограф.
– От звезды Траволты до звезды Николсона – двадцать шагов, а у меня дважды попросили автограф, – смеялся он, вспоминая, – вот она, слава! На самом деле слава нас ждала впереди.
Он попросил отвезти его на могилу Канта. Это было именно то место, где он всегда хотел побывать. Сфотографировался на фоне 1724–1804 и уважительно отозвался об облике герцога Альбрехта, который стоял как раз на том месте, где раньше стоял основанный им университет. Тут его и накрыла слава.
Стесняясь, подошел мужчина, трепетно поздоровался, попросил автограф и высказал желание щелкнуться вместе, на память. Сказал, что он приехал из Киева, а потом спросил:
– Стало быть, вы тоже интересуетесь. Как его… чистым разумом?
Вначале Краско фотографируется на фоне Канта, потом киевлянин – на фоне Краско… Слава – вещь относительная. Мы решили обойти вокруг собора.
– Значит, Кант прямо вот здесь и похоронен? Прямо тут?
Я затруднялся ответить, как именно лежит тело Канта, в какую сторону – ноги, а в какую – голова, зато вспомнил, как был на могиле Льва Толстого в Ясной Поляне. Мне показали куда-то и сказали, что здесь он и похоронен, а я никак не мог увидеть его могилу, не мог и все, и у меня было ощущение, что вся 20-километровая усадьба и есть его могила.
Андрей рассказал, как они недавно ездили в Таллинн и долго рассматривали могилу Дон Жуана. Его похоронили у собора, чтобы он мог заглядывать под юбки поднимающимся по лестнице прихожанкам. Все правильно. В конце концов, смерть не означает отказ от тех удовольствий, что любил в жизни.
Мы поехали в Светлогорск. Краско привели в восторг солнечные часы, хотя он никак не мог понять, как они работают.
– В Питере всего 28 солнечных дней в году, в Москве – 20, а у вас сколько?
– У нас лучше. У нас солнце – сегодня.
– Люблю, когда сегодня.
Сказал, а сам у нас в кафе выбрал место в тени. Правда, ничего не вышло, и вместо солнца на него направили мощные электрические лампы и засыпали вопросами о «Сволочах».
А фильм ему не очень нравится.
– Там много всего хорошего, но многое не получилось, и потом еще эта вечная проблема с финалом. Мы со Светой считали и насчитали пять штук. То есть, когда думаешь, ну вот, этим можно закончить, и этим тоже, и этим, а потом режиссер закончил так, что…
– Лучше бы не начинал.
Улетая, он хитро на меня посмотрел и спросил:
– Вы нас еще пригласите?
– С удовольствием. Только нужен фильм. Есть чтонибудь новое?
– Нового пока нет.
– Ничего, мы умеем вас ждать.
Артем Рыжков,
"Королевские ворота" (Калининград), № 03(69)06