Еще два года назад при упоминании фамилии Краско в театральном мире спрашивали: «Из Комиссаржевки? Нет? А какой же?» Сегодня, услышав «Краско», уточняют: «Старший или младший?» Андрей Краско, на долгое время ушедший из театра в кино, вернулся на сцену в спектакле Петра Шерешевского «Собачий вальс» в театре «Приют Комедианта». И тут все немедленно вспомнили, какой он хороший артист, младший Краско.
Театральным детям дорога, как правило, одна: в театр. В крайнем случае, в кино. Театральные дети могут мечтать никогда в жизни близко не подходить к театру и все равно начинают свою карьеру реквизиторами и монтировщиками. Еще в школе Андрей Краско ездил на гастроли Театра имени Комиссаржевской в составе монтировочной бригады, а после школы, естественно, вопреки всеобщим ожиданиям, собрался в Театральный институт.
– Никто не знал, что я в артисты пойду. Никто не ожидал от меня такой прыткости. Я достаточно скромный юноша был, никакими особыми актерскими талантами не блистал. И вдобавок постоянно менял пристрастия. Все в детстве кем-то хотят быть – космонавтами, военными, летчиками… У меня все менялось, как стеклышки в калейдоскопе. В один день я хотел быть и космонавтом, и доктором, и пожарным, и шофером… Шофером – чаще всего. Но никак не артистом. Просто так получилось, что это единственная профессия, в которой можно быть всем, кем захочешь. Мало того, у меня первая роль в кино была шофер. Но все считали, что для актера у меня темперамента недостаточно. Тем не менее что-то во мне педагоги разглядели – Аркадий Иосифович Кацман, руководитель курса, Лев Абрамович Додин и Валерий Николаевич Галендеев. С мастером мне повезло. Я так думаю, что Аркадий Иосифович – это один из последних людей, которые занимались исключительно тем, что учили, не были параллельно режиссерами в театре, у него был талант именно педагога.
Выпускались мы тремя спектаклями. Один готовили три года, с поездками в глубину России, это были «Братья и сестры». Второй спектакль мы делали быстрее и не ездили, к сожалению, никуда – это был Шекспир, «Бесплодные усилия любви». А третий спектакль был просто шоу. Такой «Огонек на Моховой», где каждый делал какой-то номер, близкий к эстрадному.
А потом у меня был город Томск – это когда Григорий Васильевич Романов подарил наш курс Егору Кузьмичу Лигачеву. Открыли там ТЮЗ и стали поднимать культуру. Наш народ начал оттуда разбегаться уже через четыре месяца. Я ни секунды не жалею, что там оказался, считаю, что это дало потрясающую профессиональную закалку.
Когда я приехал в Ленинград, Ургант мне говорит: «Чего ты ходишь, иди к нам в театр, в Ленком». Я пошел к Геннадию Михайловичу Опоркову, покорил его своей наглостью, потому что спросил: «Что показывать? Мы же взрослые люди, оба понимаем, что если вы будете меня брать, то на какое-то амплуа или на какую-то роль. Вы скажите конкретно, что вам нужно, а там по ходу дела разберемся, что я еще могу». Он вызвал Тыкке, который тогда делал диплом, они мне дали прочитать «Кукарачу», я выбрал три отрывка и показывался через семь дней, хотя мне дали на подготовку месяц. Когда закончился показ, Геннадий Михайлович велел мне идти оформляться тем числом, когда я к нему в первый раз пришел.
Так я стал работать в Ленкоме. А потом меня забрали в армию – после истории с «Кукарачей», после того как Чурбанову доложили, что Кукарача в исполнении Краско не соответствует образу советского милиционера, совершает неприемлемые для стража порядка поступки и позорит таким образом солдат внутренних войск. И заслали меня – дальше некуда, в Северный Полярный округ. И там я служил полтора года, о чем тоже не жалею.
Перед армией у меня был творческий роман с Динарой Асановой. Мы с ней понимали друг друга. Я должен был сниматься у нее в «Пацанах», в роли плохого преподавателя, и всех ребят, которые там снимались, пробовал я. И когда меня внезапно забрали в армию, Динара была так сердита, что с отцом не разговаривала, наверное, год, – думала, что он может что-то сделать… К сожалению, пока я служил, умерла Динара, умер Геннадий Михайлович, и я вернулся в никуда. Сыграл несколько спектаклей, потом в театр пришел Егоров, и я понял, что мне там больше делать нечего. Поболтался немного в Ленинграде и уехал в город Димитровград. Там в театре было два человека с высшим театральным образованием, из них один я. На балконе театра на втором этаже росли кусты, а внизу паслись козы. Потом меня снова пригласили на съемки, директор не хотел меня отпускать – он просто не верил, что я действительно еду на съемки, а не к друзьям своим. Я уволился и, пока непонятно было, утвердят меня или нет, пошел работать на автоагрегатный завод руководителем танцевального кружка. А после съемок в фильме «Прорыв» начались какие-то бесконечные метания по театрам, что-то меня все не устраивало, а потом были десять лет, когда практически никто ничего не делал ни в кино, ни в театре. Это отдельная тема: шитье штанов, курток, оградки на кладбище, евроремонты, торговля книжками, потом появилась машина – она не давала погибнуть даже в самые трудные дни. Но ее надо было сразу, как я ее купил, переделывать, я пошел работать в автосервис: я крутился возле мастеров, подворачивал гайки, а мастера мне объясняли, как перебирать двигатель, и контролировали процесс.
Потом возник первый проект «Улицы разбитых фонарей», и я внаглую стал в него напрашиваться. Но меня не утвердили, я снялся только в эпизодах и продолжал работать на студии фактически шофером: реквизит отвезти, привезти костюмы… Тем временем оказалось, что на меня написали роль в «Операции "С Новым годом!"» Потом был «Блокпост» и многое другое. В каком-то интервью меня спрашивали: «У кого бы вы хотели сниматься?» У кого хочу, у того и снимаюсь! У меня в кино, я считаю, счастливая судьба, режиссеры, с которыми я работаю, все мне очень нравятся, мы думаем – не одинаково, но в одном направлении.
Съемки в «Агенте национальной безопасности» принесли Андрею Краско общегородскую славу, которую он воспринимает так же естественно и относится к ней так же просто, как к погоде или времени года. Он органичен в любой ситуации, неуловим и загадочен. Плавные движения и вкрадчивые певучие интонации делают его похожим на кошку. Он не выходит на сцену – он на ней появляется, то ли материализуясь из ничего, то ли находясь на ней всегда, просто становится заметным в нужный момент. Он никогда не суетится и, кажется, даже не торопится, словно его время отличается от времени всего человечества. Его феноменальное обаяние, как сценическое так и человеческое, столь велико, что невольно сравниваешь его с легендарным Гаммельнским крысоловом: Краско без всякой дудочки может заворожить и увести за собою кого угодно.
Краско играет с судьбой в причудливую игру. Мало того что его детская мечта стать шофером постоянно сбывается, еще и персонажи его закольцовываются в длинную и причудливую цепочку. От милиционера Кукарачи – до капитана Краснова в «Агенте», а где-то в районе положительного капитана лукаво щурит глаза мелкий бес-искуситель, филер Александров по прозвищу Феклуша, из «Собачьего вальса»…
Петр Шерешевский, вернувший Петербургу младшего Краско – театрального актера, пригласил его в свою новую работу. На выпуске спектакль Георгия Васильева «Москва-Петушки», где Краско репетирует главную роль. И еще его пригласили в Театр им. В.Ф. Комиссаржевской, где некогда он служил монтировщиком и где по-прежнему работает Краско-старший.
Елизавета МИНИНА,
журнал «Театральный Петербург», 01.02.2001